– Хорошая мысль, – согласился Штормин.
И они вместе с портретом Михаила Андреевича Суслова отправились в подвальчик, за глухую деревянную дверь именуемый «Деревяшкой». В отличие от соседней «Стекляшки», входная дверь которой была наполовину из стекла.
В кафе никого не было. Штормин с Варшавским уселись за массивный дубовый стол, покрытый ажурной белой скатертью. Рядом поставили портрет Суслова. Нехотя подошла официантка. Еще молодая, но уже располневшая, обабившаяся женщина в несвежем фартуке и дурацком кокошнике на голове. Раскрасневшееся лицо, потекшая под глазами тушь, слегка уже заплетающийся язык. Она была хорошо подшофе.
– Что будем пить? – спросила она, с равнодушно рассматривая портрет Суслова.
– Четыре «Тройки», – заказал Варшавский.
– А почему четыре?
– Два дедушке, – он указал пальцем на Михаила Андреевича.
– Нормалек, – произнесла официантка и надолго исчезла куда – то за прилавок.
– Теперь мы ее час прождем, не меньше, – констатировал Штормин.
– Не будь занудой, – ответил Варшавский. – У пролетариата сегодня законный праздник. Пусть гегемон слегка расслабится. И вообще, будь проще, мы с тобой будущие слуги народа.
– Да не хотелось бы. Что это за народ, который молится на такие иконы! – Штормин ткнул пальцем в Суслова. – Архангел Михаил.
– Другого нет, – парировал Варшавский. – В Библии написано: «Всякая власть от Бога».
– Да, здорово мы разгневали Всевышнего, раз у нас такая власть!
– Ну, это еще не худший вариант.
– Да в 1937 году нас бы за такие речи расстреляли!
– Теперь совсем другие времена. Государство не гнобит свой народ. При Леониде Ильиче отпущен поводок. Люди стали покупать телевизоры, холодильники, стиральные машины. Стали жить не в едином трудовом порыве, а для себя, для семьи. Это хороший знак.
– А война в Афганистане? – Штормин перешел на больную для него тему.
– Эта война, похоже, погубит Советский Союз. Страна со слабой экономикой не выдержит такой безумной гонки вооружений.
Тут появилась официантка. Пошатываясь, она принесла на подносе четыре коктейля. Не дожидаясь приглашения, по – хозяйски уселась за стол.
– Студенты? – спросила она с каким – то легким пренебрежением.
– Так точно, – ответил Варшавский.
– Не люблю студентов!
– Почему?
– Напоят бабу вот такой бурдой, – официантка указала пальцем с облезлым маникюром на стакан с коктейлем, – а в койку потом не ведут. Она рассмеялась каким – то искусственным смехом, а потом вдруг сделалась совсем печальной.
– Меня Мариной зовут.
Студенты по очереди представились, назвав имена и фамилии.
– Штормин? – переспросила официантка недоверчиво.
– Так точно.
Владимир пристально взглянул на женщину, пытаясь понять, кого она ему напоминает. Лицо ему показалось знакомым.
– Что не нравлюсь? – воинственно спросила Марина, поправляя свой нелепый кокошник, съехавший набекрень. – Вот замуж никто не предлагает. Мне всего 27 лет, а будто старуха. Про таких разведенок, как мы в народе говорят «Я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано».
И она вновь рассмеялась своим нехорошим усталым смехом.
Штормин с Варшавским вернулись к университетскому корпусу как раз вовремя. Колонна демонстрантов двинулась на улицу Горького. Потом с революционными песнями и размахивая шариками, свернули направо в сторону площади Революции, где и располагались высокие трибуны с главными слугами народа Саратовской области.
– Да здравствует 1 – е мая – праздник освобожденного труда! – надрывался в микрофон, хорошо поставленный баритон.
– Ура! – кричал в ответ народ.
– Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза – вдохновитель всех наших славных побед!
– Ура!
– Да здравствует великий советский народ!
– Ура!
А слуги народа с трибуны дружно помахивали руками и красными гвоздиками ликующему народу.
Пройдя площадь колонны демонстрантов, сворачивали направо на улицу Радищева и быстро редели. Утомленные братанием с властью представители пролетариата, колхозного крестьянства и трудовой интеллигенции спешили побрататься с водкой, портвейном или на худой конец пообщаться с пивом под легендарную волжскую воблу.
Пройдя по улице Радищева вниз Штормин с Варшавским вновь оказались возле «Деревяшки».
– Зайдем? – предложил Сергей.
– Да нет, там обстановка слишком гнетущая. Лучше уж рванем в «Стекляшку». Тут недалеко.
Вернулся Штормин в общежитие ближе к полуночи изрядно навеселе. Вахтерша, заступившая на смену, ничего не сказала и лишь осуждающе посмотрела на него. Владимир по длинному коридору, то и дело, упираясь руками в стены, добрался до своей комнаты. С трудом открыл ключом замок. Не раздеваясь, он завалился на свою кровать и тревожно уснул.
Штормин очнулся от легкого и нежного прикосновения чьей – то холодной ладони к его разгоряченному лбу. Он хотел, было открыть глаза, но интуиция подсказала, что делать этого пока не стоит. И действительно, рука следом волнительно коснулась его щеки, потом оказалась на шее. Такая же холодная и нежная. И возбуждающая до дрожи. Прошло еще мгновение и его иссохшие губы оказались в плену других губ, влажных и горячих. И сразу же слились воедино в длительном и страстном поцелуе. А чья – то рука уже судорожно расстегивала пуговицы на рубашке Штормина. Владимир не выдержал и открыл глаза. Да и глупо было дальше притворяться спящим. В комнате царил почти полный мрак, лишь отдаленный желтый фонарь на улице едва светил в окно. На узкой кровати рядом с Владимиром полулежала в неудобной позе обнаженная женщина. Ее фигуристое тело отливалось матовой белизной и казалось по – античному божественным. Лица Владимир сразу не разглядел, женщина страстно покрывала его грудь поцелуями. Но он ощутил какой – то особый приятный запах ее длинных густых русых волос. Это был едва уловимый запах полевой ромашки. Женщина распалялась все больше и больше, стянула со Штормина джинсы и горячим языком принялась водить по его животу. Владимир не выдержал такой сладкой пытки, нежно взял его за голову и развернул к себе. Он готов был увидеть любое знакомое, и даже незнакомое лицо студентки их факультета. Поклонниц водилось немало. Но в женщине он хотя и не сразу, но узнал Марину. Ту самую, из «Деревяшки». Как она преобразилась в его глазах! Как же он там, в кафе не заметил ее природной красоты! Огромных страстных очей, узкой аристократической ладони с нежной бархатной кожей.
– Это ты? – вопрос прозвучал глупо, как и последующий ее ответ:
– Это я.
И она вновь, тяжело дыша от возбуждения, принялась его страстно целовать и заковывать в крепкие страстные объятия.
Молодые горячие плоти, переполненные жизненными силами и соками, неутомимы в любви, самом прекрасном, сладком и самом божественном из чувств. Недаром говорится, чего хочет женщина, того же хочет и Бог!
Они насладились друг другом только под утро, когда солнце бессовестно стало подглядывать за ними в окно. Марина встала с кровати, грациозно потянулась, продемонстрировав в очередной раз великолепие своей фигуры. Даже одевалась она как – то задумчиво, не спеша. Так уходят от мужчин женщины, уверенные в своей неотразимой привлекательности. Обессиленный страстной ночью любви, Штормин лежал под одеялом и не знал, что сказать ей. Какие – то глупые мысли роились в голове.
– А как ты попала в мою комнату? Как ты нашла меня? – спросил Владимир, понимая, что этот вопрос теперь уже неуместен.
– Моя старшая сестра Татьяна работает комендантом этого общежития, – мило улыбнувшись, ответила Марина. – Ты же в кафе назвал свою фамилию.
– Я что же, тебе так понравился там?
– Нет, студент.
– Не понял.
Марина уже оделась, подошла к двери, но вдруг развернулась и грустным голосом с печальным выражением произнесла:
– Заломаю плечи,
Закушу губу.
И потухнут свечи,
Как закат в снегу.
Обниму до боли,
Шелк одежд сорву.
Изомну как в поле
Мнут порой траву.
И уж не робея
С нежностью стонать,
В ласках захмелея,
Станешь целовать.
И совсем растаешь.
Хоть порой и губят,
Ты сполна узнаешь,
Как поэты любят!
Штормин был поражен. Это были его стихи. Из того самого цикла любовной лирики под названием «Скошенное лето». Сборника, который недавно отвергли редакторы всех саратовских издательств. В стране с ее бескрайней сибирской тайгой действительно не хватало бумаги. Но эти чувственные стихи с поразительной быстротой стали распространяться в студенческой среде.
– Вот я и хотела узнать, как поэты любят! – сказала Марина и, не прощаясь, вышла за дверь…
Глава 4. В Эдемском Саду
На самом деле Рай – то место, где человек родился, провел свои детские годы, которые, как ни крути, и есть самые счастливые в нашей жизни. И куда бы судьба в дальнейшем не забросила, как не распорядилась бы и каким благополучием не одарила на чужбине, человека всегда будет тянуть в те края, где впервые пробудилось его сознание. На Родину, в Рай…
